АРМЯНСКАЯ КУХНЯ:
СЕГОДНЯ, ЗАВТРА, ВЧЕРА
ЛЕГЕНДА ПРО ЛАВАШ
В ДАВНИЕ ВРЕМЕНА АРМЕНИЕЙ ПРАВИЛ ЦАРЬ ПО ИМЕНИ АРАМ.
Случилось так, что в одном из сражений он оказался в плену у ассирийского царя Носора. Победитель поставил следующее условие: "Ты десять дней останешься без хлеба, будешь голодать. А на одиннадцатый - мы будем с тобой состязаться в стрельбе из лука. Если победишь, отпущу невредимым, ты вернешься к своему народу с подарками, достойными царя". На следующий день царь Арам потребовал принести из армянской армии, которая стояла у границ Ассирии, его самый красивый панцирь. Гонцы-ассирийцы поспешили в путь.
Армяне сразу же догадались, что царь их намекает на что-то, и, чтобы выиграть время, на всю ночь задержали гонцов, ведь им нужно было подумать. На рассвете ассирийцы отправились в обратную дорогу и привезли царю Араму панцирь. Никто из них не знал, что в броне был спрятан тоненький-претоненький хлеб. Да, в те времена никто и не слышал о лаваше, поэтому как можно было догадаться, что в панцирь можно спрятать хлеб? Арам взял панцирь, а потом заявил вдруг, что не этот панцирь самый красивый. Что ж тут поделаешь? Снова послали гонцов, и те снова принесли новый панцирь. Этот тоже не понравился царю. Так гонцы в течение десяти дней приносили каждый раз лаваш, не ведая о том, что делают.
На одиннадцатый день Носор и Арам вышли на стрельбище. Ассириец был уверен, что Арам, оставшись без хлеба, потерял силы и дух, а главное - меткость глаза. Но случилось чудо! Арам победил и с честью возвратился в свою страну. Его спас армянский хлеб. Вернувшись, царь приказал, чтобы отныне по всей стране пекли лаваш вместо других видов хлеба".
фОТО http://kofe-s-ytra.livejournal.com
Лаваш — отец хлеба, первый хлеб, первохлеб. Мука и вода — так я понимаю — кристалл хлеба. Вечный хлеб. Вот развернуто влажное полотенце — и вздыхают вечно свежие страницы лаваша.
Это чистое-чистое утро. Садится мой друг. Сажусь я. Мы отрываем угол лаваша, кладем туда стрелы лука, стебли травы и сыр, свертываем в тугую трубку, не спеша подносим ко рту, чисто откусываем и не спеша жуем. Мы не торопимся, мы не жадничаем, мы и не гурманствуем — мы едим. Мы уважаем хлеб, и уважаем друг друга, и уважаем себя.
— Лаваш — это хлеб, — говорит мой друг, отрывая новый лоскут. — Лаваш это тарелка, — говорит он, укладывая на лаваш зелень. — Лаваш — это салфетка, — говорит он, вытирая лавашем рот… И съедает салфетку.
— Нравится тебе лаваш? — спрашивает друг.
Как бы мне ему выразить — как он мне нравится! Я говорю:
— Я бы ввел наивысшую премию для поэтов: если он напишет строку истинно прекрасную, то ее напечатают на страницах лаваша…
— Правда, правда, — радуется друг. — Ты тоже, значит, заметил, что лаваш — как древний свиток…
— Какое место из своей книги, — говорю я, большой поклонник этой его книги, — ты бы выбрал для того, чтобы напечатать на лаваше?
И мой друг, способный написать о людях, которыми руководят только ветер, солнце и облака, который может написать, как человеку жарко, только жарко — и вам жарко; как одна буйволица в одной деревне, где уже не осталось буйволов, рано утром уходит от своей старой хозяйки и бредет по горам Армении из села в село, где тоже нет буйволов, исполненная непонятной и прекрасной тоски, она идет по этой прекрасной стране, где нет буйволов, и все это только через нее, только через запахи, простые картины и звуки, и как она буйвола не находит и возвращается… И мой друг, способный написать такое, говорит с искренней сокрушенностью и серьезностью:
— Нет, такого, чтобы — на лаваше, я, пожалуй, еще не написал.
картина Sevada Grigoryan
А работа – тяжелее не бывает. Да и тонир – печь не простая! В земле она. Не глубокая, но широкая. И огонь на дне. И хлеб армянский, лаваш, особенный. Берут лепешку теста, раскатывают ее в тонкий-претонкий лист, натягивают на длинную овальную подушку и только потом лепят на горячие щеки тонира. Так, один за другим, один за другим, лепят лаваш по кругу. И так же, вниз головой, окунаясь в жар тонира, поддевают готовый лаваш и подбрасывают в воздух. А после эти теплые полотенца хлебов сушат на солнце. Потому и хранится лаваш долго – и неделю, и месяц, и полгода... Стоит кому-нибудь в деревне растопить тонир, как тянутся к нему всем миром, потому что в Армении, где лесов мало, где каждая хворостинка на счету, умеют беречь тепло.
Ашот Сагратян
Фото С.Севада
